Шустова Ю.Э. Школа Львовского Успенского ставропигийского братства в конце XVI – начале XVII в.:  взаимодействие греко-славянских культурных традиций

// Россия и Христианский  Восток. Вып. II-III. М., 2004. С.163-185.

Система образования на Украине, опирающегося на православно-византийскую традицию, с одной стороны, и западноевропейскую модель образовательной культуры – с другой, складывалась с XVI в. в среде украинской аристократии. Около 1576 г. под покровительством князя Константина Константиновича Острожского была основана первая украинская школа высшего типа - Острожская греко-славяно-латинская коллегия для “воспитания и образования многих ученых”. Современники называли ее “трехъязычным лицеем”, “коллегией”, “академией”[1]. Особое значение Острожской школы состоит в том, что она впервые применила западноевропейскую модель трехъязычного научно-учебного заведения, основанную Эразмом Роттердамским, – “Lycaeum trilingue”, состоявшую в обязательном освоении трех сакральных языков – древнееврейского, латинского и языка литургии. Острожская академия, восприняв эту модель гуманистической традиции образования Западной Европы, органично переработала ее в соответствии с национально-культурными особенностями, положив в основание своей деятельности изучение славянского, греческого и латинского языков[2]. Именно эту особенность отмечали иностранные современники как одно из главных достоинств Острожского “трехъязычного лицея”. Основание Острожской славяно-греко-латинской школы знаменовало переход к новому этапу культурного синтеза - осмысленного стремления соединить славяно-греческое культурное наследие с традициями “латинскими”, то есть с культурными достижениями Западной и Центральной Европы[3].

В 80-х гг. XVI в. происходит смена парадигм в реализации программы национально-культурного возрождения. Украинское дворянство оказалось неспособным дальше возглавлять национальное движение. Эту миссию взяло на себя православное городское население (мещанство). Оно оказалось более решительным, более действенным, хотя в силу своего социального статуса, политического положения, недостаточного образования и других причин так и не сумело осуществить решающий прорыв во всех своих начинаниях. Львовские мещане горячо поддержали идеи распространения просвещения и образования. Не случайно последнее из известных писем князя А.М. Курбского об отстаивании своей религиозной самобытности было адресовано львовскому мещанину Семену Седларю, который, в свою очередь, оказал существенную поддержку первопечатнику Ивану Федорову[4]. Осуществлять программу национально-культурного возрождения львовские мещане, объединившиеся в официально утвержденную организацию - братство, намеревались по образцу Острожского культурно-просветительного центра, включавшего школу, типографию и, главное, кружок ученых, передовых мыслителей своего времени. О влиянии культурно-просветительской программы Острожского коллегиума на культурно-национальную программу Львовского братства говорит и автор “Перестороги”, знаменитого полемического сочинения начала XVII в., где подчеркивает, что причиной упадка национально-культурной жизни украинского народа является то, что “великие ревнители... што было найпотребнешие: школ посполитых не фундовали, и так то вельми много зашкодило панству руському, же не могли школ и наук посполитых розширяти, и оных не фундовано, бо коли бы были науки мели, тогды бы за неведомостию своею не пришли до таковые погибели”[5]. Мысль о важности образования не только в жизни отдельного человека, но и общества в духе идей Просвещения была высказана автором сборника сочинений Иоанна Златоуста “О воспитании чад”, вышедшего в типографии Львовского братства в 1609 г. Распространение образования и знаний автор сборника считает одним из главных факторов развития и процветания общества, “всего народу руського”, в то время как невнимание к школьному образованию неизбежно приведет общество к упадку, “до погоршеня”.

Во Львове украинские школы существовали еще до основания братской школы. Первое упоминание о “Руськой школе” (Rutenorum schola) встречается в Львовских гродских актах за 1546 г.[6] Однако о функционировании этих школ нам практически ничего не известно. О желании львовских мещан организовать школу впервые говорится в грамоте антиохийского патриарха Иоакима от 15 января 1586 г.: “Хотят с помочю Божею панове мещане львовские школу закладати для наученя детем християнским вшелякого стану, которые бы мели учитися письма светого грецкого и словенского, да не будет род их християнский аки безсловесен, ненаучения ради. И теж купили друкарню письма словенского и греческого, ку той же школе потребную”[7]. В другой грамоте ярко подчеркивается концепция единства типографии и школы для укрепления национальной науки и культуры: “...для размноженя наук письм наших словенских руських внесена была до тых краюв наших друкарня руськая, которая ижи за недостатком, а потом за смертю друкаря тое друкарня згасла была. Про то мы, стараючися в том, абы знову наше письма друковане были и абы при той друкарне школу грецкую для науки нашего благочестия во граде Львове фундовати”[8]. В 1611 г. братство купило у Ивана Красовского, долгое время бывшего старейшиной братства, "Мисцовскую” каменицу “на школу вечне” и для типографии[9]. Так что долгое время и школа, и типография братства располагались в одном доме.

Точная дата основания школы не известна, но, вероятно, она была создана в 1585 г.[10] Юридические права на основание школы были закреплены за братством грамотами антиохийского патриарха Иоакима от 1 и 15 января 1586 г., подтверждены киевским митрополитом Михаилом Рогозой в 1590 г.[11], поместными церковными соборами в 1591 и 1594 гг.[12] и королями Польши[13]. В грамоте Киевского митрополита Михаила Рогозы на учреждение школы при Львовском братстве говорится: “Не быти другому училищу общему в месте Львове, кроме единого училища братского Успения Пречистыя Богородица и во оном только самом учити детей благочестивых и православных християн божественнаго и священнаго писания, словенскаго же и елинскаго языков, по времени обретаемых, добродетельных и благочестивых даскалов”[14]. Все эти документы определяли юридические права братства на содержание школы и являлись официальными документами, подтверждающими ее деятельность в течение всей ее истории.

Школа Львовского братства имела устав. Ее организационная структура, образовательная и воспитательная модель, главным образом, основывалась на этом документе. Нам известно две его редакции. Более ранняя, известная как “Правила поведения для учителей и учеников и программа обучения новооснованной братской школы”, датирована 8 октября 1587 г. Этот источник сохранился в двух списках: на украинском и греческом языках[15]. Более поздняя редакция - “Порядок школьный” 1592 г. - помещена в книге копий всех важнейших документов братства[16]. Впервые попытку текстологического анализа этих двух редакций устава львовской братской школы предпринял Е.М. Медынский[17]. Он считал, что братские школы Украины и Белоруссии оказали существенное влияние на педагогическую систему Яна Амоса Коменского. Эту мысль он подтверждал многочисленными параллелями между пунктами уставов братских школ, главным образом устава львовской братской школы, и трудами великого чешского педагога и просветителя[18]. Я.Д. Исаевич полагал, что такое сходство объясняется тем, что братские школы представляли общеевропейское направление развития педагогической мысли эпохи гуманизма[19].

Устав состоит из четырех частей: преамбулы, правил для учителей и учеников и основных направлений программы обучения в школе. В преамбуле говорится об основании школы при братстве и о необходимости образования и просвещения для человека и общества. Очень строгие требования предъявлялись к учителям, которые должны были быть примером для учеников во всем: в науке, в прилежании, в повседневном поведении. Учитель - это не только человек, дающий знания и помогающий постичь азы наук, но прежде всего человек сильный духом и красивый душой.

Основную часть школьного устава составляют правила поведения и обязанности учеников. Особо сказано о приеме детей в школу: всякий желающий отдать своего сына или родственника в школу (обучались в школе дети всех сословий, но только мальчики), должен был взять с собой одного или двух свидетелей “да при усте двою и триех сведетелей станет всяк глагол”, и прийти к школьному руководству, состоящему обыкновенно из двух членов братства “дозорцев школьных” и ректора школы. Поступающих в школу детей знакомили с уставом (“порядками”), который они должны были неукоснительно соблюдать. Приходить в школу ученики должны были точно в положенное время: в летние месяцы к 9 часам утра, а в зимние - позже, причем приходить в школу нужно было дважды в день - утором и после обеда. Начинались занятия с чтения молитвы, после чего учитель делал перекличку учеников и если замечал отсутствие кого-либо – посылал узнать о причине неявки в школу. В случае, если ученик “забавил, ин-де игравем, или дома ся обленил или над потребу спал”, то такого ученика немедленно приводили в школу и наказывали, чтобы “тих страхом и нуждею спасал”. Собравшиеся в классе ученики должны были занимать места, предназначенные для них учителем в соответствии с их знаниями и успехами в учебе. Каждый ученик должен был сидеть на своем месте “назначенном ведле науки”, причем “котрый больше умеет, сидети будет вышше, бы и барзу нищи был, котрый менше умети - будети на подлейшим местци седети маети”[20]. В школе дети всех сословий были равны, учителю особо наказывалось оценивать детей только по их старанию и по знаниям, а не по происхождению и семейному достатку. Также говорилось и ученикам, что выделяться друг перед другом они могут “только самою наукою”. Воспитанники школы должны были соблюдать тишину и внимательно слушать учителя. В Луцком школьном уставе, в основу которого был положен Львовский школьный устав, это положение еще более уточняется: ученики “мают в час приходити з тихостию вшелякою, без розмов и шептов, мигов и до себе прихажок”[21]. Начинался урок с проверки пройденного, каждый ученик должен был дать ответ по заданному ему уроку: “наперве, по молитвах, мают мовити кождый вчерашнюю науку свою и письмо свое, што дома писал”. Нерадивые ученики должны были наказываться, но при этом учителя должны были “карати не тирански, но учительски, не вышше, но по силе”. Заканчивались занятия, как и начинались, молитвой, а субботний день был определен как день повтора всего пройденного за неделю материала. Ученики должны были по очереди дежурить в школе: убирать, топить печь и “котрыи выходят и входят о всех ведати”.

Религиозное воспитание занимало в школе значительное место. В воскресенье все ученики рано утром собирались в школе, где наставники объясняли им значение того или иного праздничного дня, затем шли к литургии в церковь. После обеда они опять собирались в школе, где учителя толковали смысл прочитанных во время богослужения отрывков из Библии.

Четвертая часть устава школы содержит краткое изложение программы школьного обучения, которая состояла из трех уровней. Начиналось обучение со “складови литер”, то есть учились читать, и “при том же и церковному чину учати: читаню, спеваню”. Постепенно овладевая знаниями наук тривиума ученики приступали “до больших наук” - диалектике, риторике и “иные философские письма належачие”[22].

Устав Львовской братской школы не только иллюстрирует внутренний распорядок жизни школы, механизм организации учебного процесса, требования братства к учителям и учителей к ученикам, но и дает возможность проследить, как образцы современных греческих, латинских и польских школ, достижения педагогики гуманизма были приспособлены для решения конкретных задач, выдвигаемых обстоятельствами жизни украинского народа. Положения школьного устава построены на высоко нравственных христианских принципах, чем сильно отличаются от правил иезуитских школ того времени и сходны с правилами школ братьев-пиаров (Piatres scholarum piarum), которые занимались просвещением бедных детей. Своим демократическим характером братская школа существенно отличалась от всех современных учебных заведений, не уступала она и по качеству образования.

Устав братской школы дает нам комплексное представление о педагогических идеалах горожан конца XVI-XVII вв. Посредством этих источников мы имеем возможность существенно расширить представления о системе ценностей, общественных и личностных идеалах как членов Львовского братства, то есть купцов и ремесленников, так и интеллигенции того времени, ведь школьный устав был продуктом их совместного творчества. Ведь какими хотели видеть в будущем своих детей члены братства, таким они хотели видеть и будущее вообще - будущее своего города, нации. Какие методы воспитания и образования братчики хотели использовать применительно к своим детям, такие и формы взаимоотношений в обществе между людьми им представлялись самыми лучшими, необходимыми и желанными. Главной ценностью, по школьному уставу, является человек, самостоятельно завоевывающий свой авторитет, свою значимость как личность. Только старания человека достичь знаний и умений своим кропотливым трудом, умом могут поставить его на высшую ступеньку общественной иерархии. Не богатство денежное украшает человека, а богатство душевное, не происхождение открывает двери к вершинам общественного бытия, а знания и высокий профессионализм. Но значимость личности мыслилась в неразрывной связи с тем обществом, в котором человек жил. Ведь совершенствовать себя нужно для того, чтобы приносить пользу, радость и благо другим членам сообщества. Под этим сообществом понималось прежде всего национальное сообщество, главной отличительной особенностью которого считалось вероисповедание, принадлежность к определенной религиозной традиции, которая рассматривалась как историческая связь со своими предками, со своей культурой. Поэтому особое внимание к религиозному воспитанию имело главной целью национально-культурное воспитание. Характерно, что детям старались привить не слепое или формальное исполнение религиозных обрядов и обычаев, а рационалистически объяснить смысл и назначение каждого религиозного текста, обряда, символа. Исходя из этого, можно сказать, что общественный идеал украинских горожан конца XVI - XVII вв. виделся ими как хорошо образованная личность, профессионал, человек милосердный и добродетельный, который все свои знания, умения, душевное тепло и любовь отдает для созидания общего блага, преумножения национально-культурного достояния своего сообщества.

Устав Львовской братской школы послужил основой для уставов многих братских школ Украины, Белоруссии и Литвы. Школы, которые возникали при многочисленных братствах в местечках и селах сыграли большую роль в развитии национальной культуры. В основном они могли дать детям только начальное образование. Однако воспитание детей на идеалах гуманизма и украинского национально-культурного возрождения позволило не только сохранить, но и преумножить национальную культуру в сложных социально-политических условиях XVII-XVIII вв.

С самого начала своего существования Львовская братская школа явилась носителем передовых взглядов науки и педагогики. Во многом это стало возможным вследствие того, что вокруг школы объединились образованные люди, обладающие организаторским талантом. Возглавил школу грек архиепископ димоникский и елассонский Арсений. Он разработал проект программы обучения для братской школы[23], который был положен в основу ее устава[24], и стал главным стержнем деятельности братской школы[25]. Арсений преподавал в 1586-1588 гг. греческий язык, после чего переселился в Россию, где стал архангельским, а затем суздальским архиепископом[26]. Учителем “словенского” языка с 1586 по 1593 гг. был один из выдающихся деятелей культуры своего времени Стефан Зизаний - богослов, полемист, проповедник, автор многих богословских и полемических произведений.

Львовская братская школа заметно отличалась от других школ того времени, главным образом демократическим, общедоступным характером. Училища в Речи Посполитой в XVI в. были преимущественно для детей шляхты, а простолюдины (горожане, крестьяне), как правило, никакого образования не получали. Провозглашенный братством принцип всесословной школы был поистине революционным для своего времени. Единственным “ограничительным” условием школы была ее строго православная ориентация, но она исходила не из принципа противопоставления православного вероисповедания другому, не была воинственно настроена против других конфессий, что было характерно для многих школ того времени, а в ее основе было заложено желание сохранения своей национально-культурной самобытности в рамках государства с доминирующей другой культурой и другим вероисповеданием. 

Принцип всесословной школы был одним из главенствующих при организации "гимнасиона" братством. В школьном уставе было особо оговорено, что она создается для “всех православных христиан, як стану духовного, так же особ княжецких, панских, шляхетских и всего посполитого народу, даже и до убогих вдовиц”[27]. В братскую школу принимали детей “убогих за прости Бог, а богатых за розным датком”. Дети из бедных семей и сироты обучались в школе бесплатно и находились на иждивении братства. Ученики всех сословий были равны: “богатые над убогими в школе не чим вышшим не мают быти, только самою наукою, плоти же равно вси”, поэтому “учити дидаскал и любити мает вси заровно, як сынов богатых, так и сирот убогих, и которые ходят по улицам живности просячи”[28]. Принципы оплаты за обучение также носили весьма демократический характер. Плата за обучение была незначительной и вносилась родителями раз в квартал “с поможення своего” (по возможности). Вероятно, начальное образование детей членов братства (“вписных братий”) было бесплатным, а “братия, которые сыны свое даючи до школы учити кгрецкого и латинского охоти своеи, поступуючи, каждый с преможеня своего от сына братству всему, с котрых то грошей братство мает давати тую костентацию дидаскалам”[29].

Так же, как и членом братства, по уставу, мог быть любой человек, независимо от своего социального положения, но в действительности членами братства были в основном мещане, так и учениками братской школы были, главным образом, дети горожан. К сожалению, мы не располагаем точными сведениями об учениках школы, так как сохранилась только одна книга списков учеников за 1587-1596 гг., причем не полностью[30]. В 1587 г. в школе было 22 ученика, а в 1588 г. - 26, преимущественно дети львовских мещан, предмещан, духовенства и несколько человек из других городов. Обязательным элементом списка учеников школы были сведения о родителях. Чаще всего указывалось имя отца, но иногда указывалось имя матери, их род занятий. Многие православные священники и диаконы отдавали своих детей в братскую школу (Вознесенской, Николаевской церквей). В школе учились дети членов братства: два сына Ивана Красовского, сын Ивана Рогатинца и др. Иногда в списках указывалось имя поручителя детей-сирот: “През пана Красовского Тимко сирота з Яворова, его отдалы и на науку”[31]. Список составлялся с целью фиксирования сведений о вносимой плате за обучение. Характерно, что размер оплаты не был жестко регламентирован и зависел от материального положения родителей. По списку 1588 г. размер оплаты за обучение колебался от 6 до 12 грошей, что составляло довольно умеренную плату, доступную даже бедным людям.

Хорошо известно, что князь Константин Константинович Острожский, основатель знаменитой Острожской школы, посылает в 1592 г. своего младшего сына Александра на попечение братству, чтобы избежать на него влияния “западных людей веры и науки”, потому что “помощи и ратунку в потверженю веры его от нас мети не может, скудости ради учителей”[32]. Почти все исследователи биографии выдающегося деятеля украинской культуры киевского митрополита Петра Могилы полагают, что первоначальное образование он получил в школе Львовского братства, хотя этому не сохранилось документальных подтверждений[33]. И все же факты обучения знатных детей в братской школе были единичными.

Решение о зачислении детей в школу принимали члены братства на собраниях. Братство ревностно относилось к тому, чтобы ему самому принимать детей в школу. На одном из заседаний 1604 г. говорилось о “приймованю детей до школы, теды без воле братское которые суть на то обыбраны не мают”[34]. Видимо, в этом члены братства усматривали одну из важнейших своих задач по руководству школой.

Львовскую братскую школу возглавлял ректор, избиравшийся братством из лиц, хорошо известных своими педагогическими способностями и познаниями. В ведении ректора была учебно-воспитательная работа школы. Организационно-хозяйственными вопросами занимались “провизоры” или “дозорцы школы” от братства. На элекциях выбирали провизора “до доглядованя школы”, который должен был следить за хорошим состоянием школьного здания, вовремя его ремонтировать, заботиться об обеспечении школы дровами, исправности печей, заниматься другими хозяйственными вопросами. В обязанности провизоров входило также следить за школьным оборудованием, которое состояло из “таблицы великой” (школьной доски, ученики учились писать на специальных “малых таблицах” или дощечках), столов и лавок[35].

Решение о приеме на должность дидаскала выносилось на собраниях братства. Каждый кандидат на занимаемую должность должен был представить братству в устной или письменной форме свой план обучения. К сожалению, такие планы практически не сохранились до наших дней. Известно всего две записки учителей Георгия Лапчинского[36] и Теодора Рудкевича 1699 г.[37] Особый интерес представляет записка Георгия Лапчинского, причем она примечательна не столько содержанием, сколько палеографическими особенностями. Желая стать учителем братской школы, Георгий Лапчинский старался показать, насколько он сам искусен в письме: записка написана красивым ровным витиеватым почерком, с красивыми заглавными буквами, а вверху листа - изображение головы собаки, которое, видимо, должно было символизировать верность и преданность дидаскала служению на поприще образования и то, что он является сторонником братской системы школьного образования. Если совет братства находил удовлетворительным предложенный план обучения и соответствующим задачам школы, то принимал претендента.

К учителям братство предъявляло высокие требования как профессиональные, так и нравственные. Учитель (дидаскал) должен быть, по уставу, “благочестив, разумен, смиреномудрый, кроток, воздержливый, не пияница, не блудник, не лихоимец, не сробролюбец, не гневлив, не завистник, не смехостроитель, не чародей, не басносказатель, не пособитель ересем, но благочестию поспешитель, образ благих во всем себе представляющим и в сицевых добродетелех да будут ученици, якож учитель их”. Каждый дидаскал должен был творчески подходить к своим ученикам и “за непослушенство” наказывать “не тирански, но учительски”[38].

Учителя получали от братства жалование, а также обеды, которые давались по очереди родителями учеников: “Обеды ведлуг порядков своих давных от каждого хлопца на день назначенный дидаскалове мают доходити”[39]. В 1604 г. братство приняло “за ректора” школы Ивана Борецкого, которому “братя подали в моц школу, также и порядки школьные”. Кроме заведования школой, Иван Борецкий “оферовался” учить детей греческому и латинскому языкам. За это братство определило ему жалование в размере 10 польских злотых в квартал[40]. На этом же собрании был принят Федор Сидорович учителем “языка словенского”, а также “до церковное працы”, его жалование составило 5 злотых в квартал. Интересно сопоставить размер этих жалований с платой за обучение.  Яний Афендик, Василий Семенович, Семен Луцкий обязались платить за квартал по 1/3 злотого, Лука Василевич, Василий Стефанович - по талеру, Миколай Лукашевич - по ползлотого, Иван Кгерос “от приятеля своего” - по золотому[41]. В реестре указана только вносимая плата за детей членов братства, но если исходить из того, что учеников было около 25, то можно предположить, что получаемой платы за обучение едва ли хватало на выплату жалования учителям, так что практически все затраты на содержание школы несло братство.

Братчики стремились сделать свою школу учебным заведением высшего типа, о чем говорит их желание преподавать философию, относящуюся к наукам академическим, университетским, о чем говорится в документах 1586 г.[42] Но для получения статуса высшей школы необходимо было специальное разрешение короля. В 1592 г., по ходатайству Константина Острожского и Федора Скумин-Тышкевича, королем Сигизмундом III братству была выдана грамота, в которой определялся статус братской школы как Scholae pro tractandis liberalibus artibus (школа свободных искусств)[43]. “Septem artes liberales” входили в число предметов традиционной средневековой схоластической школы и включали науки “тривиума” (грамматика, риторика, диалектика) и “квадривиума” (арифметика, геометрия, музыка, астрономия). Этот курс наук позволял называть братскую школу гимназией (“гимнасион”)[44]. Некоторые гимназии могли включать в свои курсы философию и богословие, что давало им возможность стать академией, то есть высшим учебным заведением[45]. В 1658 г. казаки добились у короля привилея на открытие двух украинских академий - Киевской и еще одной. Это вызвало панику среди иезуитов, которые имели все основания считать, что вторая академия будет открыта во Львове на базе братского “гимнасиона”. Чтобы этого не случилось, они добились провозглашения в 1661 г. Львовской коллегии иезуитов академией, а два высших учебных заведения в одном городе быть не могли[46].

Школа братства, созданная “великою пилностью, стараниям же и накладом всего братства Львовскаго... и всего посполитаго народа российского”, пользовалась щедрой материальной поддержкой православных правителей, молдавских господарей, казацких гетманов, украинских дворян и зажиточных горожан (купцов, ремесленников), жертвовавших большие суммы “на цвечение деток християнских” и на “выховане бакаларов учоных”. В 1622 г. братству была передана сумма в 1500 злотых, завещанная гетманом Украины Петром Конашевичем Сагайдачным[47]. Из этой суммы он завещал выделять деньги “на выховане учоного магистра в греческом языку“. Деньги надлежало выгодно вложить, чтобы “тые полторы тисечи золотых абы николи не убывали, ани уменьшали” и тратить их следует только “на науку”[48]. Все условия завещания Сагайдачного были выполнены. Братство, выгодно вложив эти деньги, регулярно получало проценты на содержание школы[49], причем упоминания о “легации” гетмана Сагайдачного встречаются в документах братства в течение 150 лет после завещания[50]. В 1644 г. Михаил Альвизий завещал 1000 злотых Успенской церкви и братской школе[51]. Имена всех “фундаторов и благодетелей” братства заносились в специальные реестры[52], и все они ежегодно поминались на пасхальной литургии в Успенской церкви. Такие пожертвования позволяли братству не только содержать школу на высоком уровне, но и приглашать лучших учителей  того времени.

Начальное образование в школе получали “меське сыны” (дети горожан), обучение которых оплачивали родители, и бедные дети (“нищие”, “павпры”, “мендики”), которые обучались бесплатно. Большинство “павпров”, в том числе и “спевачки”, певшие в детском церковном хоре, жили в бурсе при школе. В бурсе жили и “виростки” бедные подростки и юноши, которые помогали учителям и выполняли разные поручения братства (копировали и переводили документы, доставляли письма братства адресатам, носили книги и шрифты из типографии на склад)[53].

Обучение в школе было трехступенчатым. Первый уровень предполагал начальное образование, когда детей учили “слов познавати и складати”. В начальную школу принимались дети без всякой подготовки. Основу начального обучения в школе составляло изучение азбуки, после чего читали Часослов и Псалтирь, “которые опусканы быти не могут”[54]. По окончании первой ступени школьной программы ученик должен был уметь читать и писать. Второй уровень обучения давал среднее образование: “учити читати и напамяти многий речей ся учити”, третий уровень предполагал элементы высшего образования: “учити, читаючи, выкладати, розсуждати и розумети”[55]. Учеников высшего уровня называли “спудеями” (студентами). Они не только учились в братской школе, но и были одновременно учителями-репетиторами (“педагогами”)[56].

Первым учебным пособием детей в братской школе был букварь, изданный в 1574 г. Иваном Федоровым во Львове. Исследователь братского движения и книгоиздания на Украине Я.Д. Исаевич предполагает, что этот букварь неоднократно переиздавался в XVI и первой половине XVII в.[57] Это утверждение вполне обосновано, так как ранние буквари, изданные в Львовской типографии, практически не сохранились до наших дней. Сегодня известны лишь два экземпляра первого учебного пособия, напечатанного кириллическим шрифтом, – Букваря Ивана Федорова[58], один из которых хранится в библиотеке Гарвардского университета (США)[59], а другой – в Британской библиотеке[60]. Можно предположить, что в братской школе пользовались и Острожской азбукой Ивана Федорова (1578)[61], единственный полный сохранившийся экземпляр которой хранится в г. Гота (Германия)[62].

Только из источников о деятельности братской типографии мы знаем об издании букварей в 1662, 1698, 1701, 1720, 1723 гг. Они издавались максимально большими для того времени тиражами – 6000 экземпляров. Дошедшие до нас издания букварей 1671, 1692, 1710, 1754 гг. имеют одинаковый заголовок – “Букварь языка славенска писаний, чтений, учения хотящим в полезное руковожение” – и текст. В первой части букварей содержится такой же материал, как и в букваре Ивана Федорова: алфавит, слоги “двуписьменные” и “триписьменные”, пунктуация, краткая хрестоматия из молитв и религиозных песнопений. После освоения букваря ученики школы продолжали учиться читать по Часослову и Псалтири. Эти книги, так же как и буквари, часто издавали и переиздавали в типографии братства, причем специально “для науки малых детей” – в сокращенном и адаптированном варианте: “школьные часовнички” и “псалтирки”.

В средних и высших классах преподавались следующие предметы: из светских наук – грамматика, поэтика, риторика, история, диалектика, логика и другие части философии, арифметика, геометрия, география, музыка; из духовных наук - церковный устав (церковное чтение и пение, пасхалия), Священное Писание и Предание (Библия, Евангелие, Послания апостолов, патристика), учение о добродетелях (краткое нравственное богословие), учение о праздниках (литургикон)[63].

В школе изучали четыре языка – церковнославянский, греческий, латинский и польский, хотя не всем языкам уделяли равное внимание. Первостепенное значение имело изучение церковнославянского языка. Непосредственно после ознакомления со славянской азбукой начиналось изучение греческого языка, к которому было особое отношение, причем грамматики "словенского" и греческого языков изучались параллельно. В уставе школы особо оговорено, что ученики должны разговаривать между собой в школе на двух языка одновременно: “абы дети един другого пытал по-грецку, абы ему отповедал по-словенску, и ты жи не мают из собою мовити простою мовою, едно словенскою и грецкою”[64]. Именно греческий язык символизировал принадлежность украинского народа к иной культурной традиции в католической Речи Посполитой, олицетворял историко-религиозную преемственность православного вероисповедания, которое в то же время для украинского народа являлось и главенствующим фактором, определяющим национальную самоидентичность. Изучение греческого языка – “откуда пошла вера наша” – в школе Львовского братства делало ее важным культурно-образовательным центром для всех православных стран. Большие надежды на школу Львовского братства возлагали восточные патриархи. В 1587 г. александрийский патриарх Мелетий Пигас направил братству два послания, в которых призывал братство основать школу высшего типа, так как такая задача не посильна патриарху “в пленении” Оттоманской Порты[65]. Эти грамоты позволили некоторым историкам утверждать, что основные принципы учебно-воспитательной программы братчики позаимствовали у греков[66]. Однако система обучения в братской школе была основана на модели западноевропейской школы, но с учетом национально-религиозных особенностей. Почти сразу в школьный курс были введены латинский и польский языки. Курс латинского языка в программу школы, вероятно, был введен после провозглашения в 1592 г. ее школой семи свободных искусств, так как такая школа, по нормам того времени, не могла существовать без латыни. Именно этот привилей давал основания в XVII в. современникам называть братскую школу “школой латинской”[67]. Первое документальное свидетельство о преподавании латинского языка в школе братства относится к 1604 г., когда Иван Борецкий должен был учить детей латинскому языку.

Среди учебных курсов первостепенное значение отводилось грамматике, которая в средневековой школе считалась “царицей наук”. Грамматика учила языку “буквальному” и языку “тропов”, раскрывающему фигуральный, аллегорический смысл[68]. В конце XVI в. возникла острая необходимость создания славянской грамматики. Эту задачу выполнили учителя и ученики братской школы. Уже в 1588 г. начала печататься и в 1591 г. была издана греко-славянская грамматика “Адельфотес” ( ̉Aδελφóτης. Грамматика доброглаголиваго еллинословенскаго языка, совершеннаго искуства осми частей слова, ко наказанию многоименитому российскому роду. Во Львове. В друкарни братской. Року 1591). Грамматика была “сложена от различных грамматик спудеями иже во Львовской школе” по указаниям первого ректора школы и учителя греческого языка Арсения и других дидаскалов школы[69]. Н.П. Киселев высказал предположение, что “Адельфотес” (в переводе - братство) – это не название грамматики, а форма обозначения коллективного автора книги[70]. В основу “Адельфотеса” были положены образцы лучших грамматик того времени - Константина Ласкариса (1471), Филиппа Меланхтона, Кленарди, Мартина Крузия и др.[71]. Составлена грамматика параллельно на двух языках – греческом и славянском. Хотя “Адельфотес” скорее относится к компилятивным произведениям, здесь высказываются и многие оригинальные мысли, что говорит о широкой эрудиции школьных “спудеев”, хорошо владевших современным им грамматическим материалом, как греческим, так и славянским. Исследователи этого учебника предполагают, что именно львовским “спудеям” принадлежит разработка славянской грамматической терминологии, которая имела большое влияние на славянские грамматики Лаврентия Зизания (Вильно, 1596) и Мелетия Смотрицкого (Евье, 1619), а позже была использована при создании русских грамматических терминов[72] и долгое время служила основным пособием для изучения славянской речи в Московской Руси, вплоть до выхода в свет грамматики М.В. Ломоносова в 1755 г.

В предисловии говорится о важном месте грамматики в системе средневековых наук: “Сия бо есть первая ключ, отверзаяй ум разумети писания. От нея же, яко по степенех, всю лествицу, по чину учений, трудолюбивии достизают диялектики, риторики, мусики, арифметики, геометрии и астрономии. И сими же седми, яко же неким сосудом разсуждения, почерпаем источник философии, разумевающе же и врачевства, ко благоискуству превосходим всесовершеннаго богословия”[73]. Именно такую модель школы предполагали создать члены Львовского братства – от грамматики через семь “свободных наук” к основным курсам высшей школы – философии, медицине и теологии. Эта грамматика была лучшим учебным пособием в течение всего XVII в. Она пользовалась большой популярностью не только на Украине, но и далеко за ее пределами, о чем свидетельствуют многие рукописные копии “Адельфотеса”, причем иногда переработанные и усовершенствованные[74].

Первостепенное внимание в школе уделялось изучению языков. Первоначально школа мыслилась как "двуязычный лицей", где основное внимание уделялось изучению двух сакральных языков - греческого и "словенского", причем греческий язык воспринимался как важнейший элемент в сохранении религиозно-культурной самобытности ("откуда есть пошла вера наша"). Основы изучения греческого языка в львовской школе были заложены Арсением Елассонским. После его отъезда в 1588 г. из Львова в Москву ректором и дидаскалом греческого языка стал "муж учениа в науце письма и языка еллинска и словенска" Кирилл Транквиллион Ставровецкий, ставший впоследствии знаменитым богословом, автором первой православной догматической системы. Дидаскалом "в еллино-греческом языце" был член Львовского братства Гавриил Дорофеевич, который бывал в Константинополе, где неоднократно встречался с Мелетием Пигасом и познакомился с Кириллом Лукарисом, с которым вел впоследствии переписку. В 1595 г. Гавриил Дорофеевич обращается с просьбой к Кириллу Лукарису (тогда - учителю Острожской академии) преподавать в братской школе, а он, Гавриил, будет ему помощником в этом деле[75]. С 1602 г. "старший дидаскал" школы - Федор Касиянович, который был учеником бывшего "ректора наук эллинских" в Падуе, участника Брестского церковного собора 1596 г. пропосингела Никифора Кантакузина[76], а также Иван Борецкий. Уровень преподавания греческого языка был чрезвычайно высоким. Студенты не только свободно переводили с греческого на церковно-славянский и наоборот тексты любой сложности, но и свободно писали стихотворные произведения на обоих языках. В архиве братства сохранились переводы патриарших грамот братству, составленные "спудеями" школы. В 1593 г. было издано присланное братству сочинение александрийского патриарха Мелетия Пигаса "О христианском благочестии". Издание подготовлено на греческом языке с параллельным переводом на "словенский", осуществленным "спудеями школы нашея", причем послесловие к книге, в свою очередь, переведено "со словенского" на греческий[77]. Преподавание греческого языка  прекратилось в 30-х гг. XVII в. из-за отсутствия преподавателей. Львовские братчики предпринимали попытки возобновить его, однако это было очень сложно, так как хорошие местные учителя отсутствовали, а сношения с греками были строго запрещены Сеймовой конституцией 1620 г. и др. Тем не менее воспитанник львовской братской школы Павел Негребецкий в написанной в Москве в 1686 г. записке о преимуществе изучения греческого языка над латинским отмечал, что на Украине изучение греческого языка сохранилось только во Львове, а в других школах "учатся латински"[78].

В 90-х гг. XVI в. школа становится "трехъязычным лицеем", вводя в свой курс изучение латинского языка. В 1592 г. воспитанников львовской школы приглашали в Перемышль для преподавания греческого, латинского и славянского языков[79]. Если в конце XVI - начале XVII вв. латинскому языку уделялось второстепенное значение, то со второй трети XVII вв. именно латынь становится на первое место в изучении языков. Несмотря на исключение из преподавания греческого языка, с середины  XVII в. школа оставалась “Lycaeum trilingue”, так как в школе начали преподавать польский язык.

Школа Львовского братства ставила перед собой задачи в соответствии с популярными педагогическими идеями эпохи гуманизма. Особое внимание в образовательном процессе уделялось освоению красноречия. На всех уровнях школьной программы обучение строилось по схеме: освоение теоретических основ наук (грамматики, поэтики, риторики, диалектики), а затем – изучение памятников литературы, причем акцент делался на сочинениях античных авторов. Только после этого ученики учились писать сочинения.

Значительное место в школьной программе занимал курс поэтики, или правил стихосложения. В уставе школы 1587 г. сказано о том, что дидаскал должен учить “от поетов”. Правила стихосложения были изложены в конце курсов грамматики Лаврентия Зизания (Вильно, 1596) и Мелетия Смотрицкого (Евью, 1619), причем у Лаврентия Зизания излагалось наиболее распространенное на Украине в XVII в. силлабическое стихосложение, а у Мелетия Смотрицкого - тоническое[80]. Об усвоении методов стихосложения во львовской братской школе (еще до выхода в свет печатных учебных пособий) красноречиво говорит поэтический сборник, в который вошли панегирические стихи, написанные от имени младших и старших учеников школы в честь приезда в 1591 г. во Львов киевского митрополита Михаила Рогозы. Братская школа приветствовала митрополита дважды - 17 января в Успенской церкви, “перед народом”, и на следующий день – в самой школе. Приветственные стихи были изданы в типографии братства под заголовком “Prosjónhma - Привет преосвященному архиепископу кир Михаилу Митрополиту Киевскому, галицкому и всея России”[81]. Этот сборник позволяет сделать вывод, что ученики школы хорошо владели приемами стихосложения не только на славянском, но и на греческом языках, так как многие стихотворения написаны параллельно на двух языках. Отдельные стихотворения написаны под влиянием нескольких направлений, наиболее популярных в поэзии конца XVI в.: народной поэтики, поэтической молитвы, геральдического стиха и др.[82] В стихотворении "От старейшин", построенном на противопоставлении зимы и весны, прослеживается влияние византийских поэтических произведений:

Да радуемся и мы святителеви пролетие благовествующему,

Лютость же зимы с тяжкими волки отгоняющему,

Егда убо по студеной зиме тепла весна наставает,

Тогда и земля небедно зелену траву пущает,

И дуб подчесан, головерхиа холмы украшает,

И вся зеленовласия древа в новые ся ризы облачат,

Яко, ветхая отложивше, всякому поновитися значат[83].

М.С. Грушевский определяет одну из частей сборника “Просфонима” как декламацию, которая построена по принципам сценического искусства[84]. Можно считать “Просфониму” первым печатным произведением украинской драматургии.

Львовская братская школа является колыбелью украинского театрального искусства. Именно ученики школы впервые на украинском языке ставили мистерии, интермедии и интерлюдии. Опыты школьной драмы были заимствованы из традиций западноевропейского театра. Пантомимы и диалоги на религиозные сюжеты ставились учениками под руководством учителей и были чрезвычайно популярны, особенно в иезуитских школах того времени. Видимо, учителя братской школы решили использовать все положительные стороны постановки таких драматических произведений как в учебных, так и в популяризаторских целях, основываясь на своей национально-культурной традиции.

Первое упоминание о школьном театре встречается в произведениях Ивана Вишенского, который обвинял львовских братчиков, что они “только комедии строят и играют”[85]. Представления разыгрывались в братской церкви с большой пышностью и при многочисленном стечении зрителей[86].

Если “Просфониму” можно отнести к такой форме театрального искусства, как диалоги, то изданные в типографии братства в 1619 г. декламации Памвы Берынды “На рождество Христа Бога и Спаса нашего вирши для утехи православным христианом”[87] – к мистериям. Автором этого драматического произведения является выдающийся деятель культуры, работавший типографом в львовской братской типографии и, возможно, дидаскалом (учителем) братской школы. В последствии был типографом киевской лаврской типографии, автор первого украинского толкового словаря "Лексикона славеноросского" (Киев, 1627). Сочинение Памвы Берынды изучали и в контексте истории литературы[88] и в контексте истории театрального искусства[89]. Содержание декламации – один из самы распространенных сюжетов школьного театра – евангельский рассказ о рождении Иисуса Христа. Декламация перекликается с народной поэзией – с колядками и щедривками, которыми поздравляли каждый дом во время рождественских праздников. Разыгрывать диалоги должны были семь учеников. Причем пьеса предполала не только декламацию, но и сценическое действие.

В 1630 г. была издана драма Андрея Скульского, типографа братской типографии, “Вирши з трагодии Христос Пасхон Григория Богослова на Велику пятницу и Великдень”. Это поэтическое произведение - вольный перевод или пересказ греческого компилятивного произведения XI-XII вв., написанного по мотивам трагедий Еврипида, Эсхила (“Прометей”, “Агамемнон”), Ликофрона, евангельских и апокрифических сюжетов.

В 1631 г. в типографии братства вышла пьеса инока Иоанникия Волковича “Розмышляне о муце Христа Спасителя нашего, притым веселая радость з триумфального его воскресения”, в которой действующими лицами были “три побожне души” и десять “вестников”[90]. Иоанникий Волкович посвятил свое произведение членам Львовского братства  Габриелю Лангишу и Марку Савичу, здесь названы имена учеников школы – сын старшего братчика Габриеля Лангиша, сын братского писаря Буневский, Георгиевич. Сочинение И.Волковича написано согласно нормам византийской поэтики, что говорит о популярности византийской литературы в школе и определенной эстетической преемственности греко-украинской поэтической традиции в конце XVI- начале XVII вв.

Вероятно, многие диалоги или интермедии, которые разыгрывали ученики братской школы, писались самими учениками и учителями и потом хранились в библиотеке братства как рукописные сборники. В одном из реестров расходов братства сохранилась запись о выдаче учителю для школы “диалогов” на сумму 15 злотых[91]. По просьбе дидаскалов школы братство покупало книги лучших драматургов современности.

Для нужд театрализованного представления в Успенской церкви накануне праздников по заказу братства сооружалась специальная сцена – вертеп[92]. Школьный театр был очень популярен среди горожан[93]. Представления всегда проходили с большим успехом и на них собирались не только львовские мещане, но и предмещане. В традиционные религиозные сюжеты включались сцены из народной жизни, наполненные национальным колоритом и юмором. Но церковные власти негативно относились к театральным опытам братства. Во время генеральной визитации 1743 г. настоятелю церкви и братству было строго запрещено проводить в церкви “собрания и басни” (confabulationes), чтобы “дом Божий не превращался в театр”[94]. Но театральные представления продолжалсь, несмотря на запреты. В 1761 г. монах Донат Попелевич опубликовал на польском языке представлявшуюся в братской церкви “Трагедию жалей...”[95].

Особое значение в школьной программе имела диалектика. В рамках наук “тривиума” она излагалась в сокращенном варианте. Одной из главных задач преподавания курса диалектики было научить школьников оперировать основными понятиями в полемике с апологетами католицизма[96]. Это было особенно актуально в конце XVI - начале XVII вв., когда религиозная полемика между православием и католичеством достигла своего апогея и была усугублена введением унии между этими конфессиями. Преподавание велось по рукописным компилятивным сборникам (сокращенным переводам) сочинений Иоанна Дамаскина по логике и диалектике. Такие сборники были чрезвычайно популярны в XVI - XVII вв. и были широко представлены в библиотеке братства. Курс диалектики преподавался вместе с курсом риторики, так как важно было не только овладение понятиями, но и умение с их помощью убедительно обосновать свою позицию. О такой методике преподавания этих предметов говорят сборники из библиотеки братства, которые включали диалектику и риторику[97]. Курс риторики базировался на изучении античных авторов (Исократ, Демокрит, Цицерон), а также произведений украинских авторов (Кирилла Транквиллиона Ставровецкого, Иоанникия Галятовского, Лазаря Барановича, Антония Радивиловского, Михаила Козачинского).

После освоения учениками “тривиума” переходили к изучению наук “квадриума”. Однако изучение этих предметов в братской школе было поставлено слабее, чем наук “тривиума”, за исключением музыки. Курсы математических наук были представлены арифметикой. Здесь изучались четыре арифметических действия, в том числе и “друбли” (дроби). Ученики не только учились простому счету, но решали текстовые задачи[98]. Из астрономии изучали только некоторые разделы, в том числе разделы хронологии (“пасхалия и лунное течение”). Лаврентий Зизаний, приехавший в 1626 г. в Москву в составе посольства от киевского митрополита Иова Борецкого, намеревался издать здесь свой Катехизис, в который были включен раздел “О крузях небесных и о планитах, и о зодиях, и о затмении солнца, о громе и о молнии, о тресновении и о шибении, и о Перуне, о комитах и о прочая звездах”. Возможно, такой курс “природоведения” Лаврентий Зизаний читал, будучи дидаскалом львовской братской школы. При обсуждении книги Лаврентия Зизания в Москве этот раздел запретили печатать, мотивируя тем, что он взят из астрологии, которая происходит “от волхвов еллинских и от идолослужителей”[99]. Об изучении "геометрии" (так называли географию) в документах не упоминается. Такое упрощение программы "квадриума" не было особенностью только львовской братской школы, но “свидетельством убожества средневековой школы вообще”[100].

Из наук “квадриума” в братской школе на высоком уровне изучалась музыка. Курс включал музыкальную грамоту и церковное хоровое пение. Братство приглашало лучших учителей музыки своего времени[101]. В преподавании музыки применяли новые принципы многоголосия, получившие название партесного пения. Учитель музыки был одновременно регентом церковного хора Успенской церкви. Часто преподаватели сами делали обработку церковно-хоровой музыки; например, в 1604 г. протопсалт Федор Сидорович сделал переложение церковных напевов на 4 и более голосов[102]. В 1591 г. ученики школы приветствовали киевского митрополита Михаила Рогозу “потройным”, то есть 12-голосным хором. О важности церковной музыки говорится в специальном послании братству в 1614 г. александрийского патриарха Кирилла Лукариса[103].

Хор состоял из четырех голосов: “басист”, “альтист”, “тенорист” и “дискантист”[104]. В библиотеке братства была собрана большая коллекция нотных тетрадей с записями партесных напевов, книги по теории музыки, в типографии издавались нотные Ирмолои[105]. В реестре нотных тетрадей 1697 г. (Reiestr opisanych kantyk) насчитывается 467 хоровых произведений (кантик, концертов и мотетов на 3, 4, 5, 6, 8, 9 и 18 голосов)[106]. Это единственный источник, который сохранил имена многих композиторов XVI-XVII вв.: “Служба погребова” на голос 8” Колядчина, службы и канон Дилецкого[107], каноны, концерты, вечерние службы Шаваровского,[108] канон Яжевского, службы Орвацкого, Пекулицкого, Чернущина, Бишевского, Завадовского и др.[109]. Вероятно, многие из них были учителями музыки или воспитанниками братской школы. К сожалению, о большинстве авторов партесных мотетов, кроме их имени, нам ничего не известно. О некоторых сохранились скудные сведения из приходо-расходных книг братства. Например, в 1694 г. братство заплатило композиторам Гавалевичу “за мотеты на три голоса” 5 злотых, Базилевичу - 6 злотых за мотеты на три голоса и 4 злотых за мотеты на четыре голоса, басисту - 15 грошей за переписку двух канонов и переплетчику – за переплет мотетов[110]. Музыка занимала в обществе особое место, а в условиях межконфессионального противостояния конца XVI-XVII вв. стала одним из важнейших условий соединения национальной традиции с новейшими европейскими музыкально-стилевыми тенденциями, что в значительной степени ускорило эволюцию музыкального искусства и сформулировало новую эстетику украинской музыки[111]. Усилиями братства и его школы новые жанры хорового многоголосного пения стали важнейшей вехой в развитии национального музыкального искусства.

Однако не всех радовали успехи братского училища. Магистрат города не мог смириться с тем, что в городе крепнет православная школа. В 1592 г. по наущению ректора латино-польской школы было организовано нападение учеников-католиков на учеников львовской братской школы, которых “обобрали, избили, оскорбили, поранили, так что те едва убежали за защитой добрых людей”[112]. Такой факт братство расценило как серьезное оскорбление и подало протестацию в гродский суд. Братство выиграло этот судебный процесс и добилось публичного осуждения ректором польской школы поведения своих учеников[113]. Но противостояние двух школ сохранялось и время от времени накал страстей перерастал в неприятные инциденты[114]. В архиве братства находятся документы только о таких случаях, которые разбирались в судебном порядке. Так, в 1694 г. факт о нападении учеников польской школы на братскую разбирался в королевском суде, в результате чего специальный декрет короля Яна III предписал магистрату Львова определить наказание префекту польской школы[115]. В 1730 г. такой же случай разбирался львовским римо-католическим капитулом[116]. Но настоящие препятствия развитию Львовской братской школы чинили не ученики и учителя соседней школы, а власть имущие. В 1635 г. указом короля Владислава IV запрещалось братским школам расширять свои курсы до уровня высшей школы, были введены ограничения на преподавание ряда дисциплин (гуманитарные науки должны были изучаться не далее диалектики и логики, запрещалось преподавание богословия)[117]. Это сильно подорвало развитие братских школ на Украине.

Противники братской школы были не только в стане “потенциальных” недругов, но и среди тех, кто, казалось бы должен был поддержать начинания братства. Однако в конце XVI в. братство было вынуждено вести борьбу со львовским епископатом, “хулящими и возбраняющими учения”[118], за право основания и содержания школы. В 1590 и 1592 гг. львовский епископ Гедеон Балабан организовывал нападения на учеников и учителей братской школы[119]. Выступления Гедеона Балабана против братской школы были обусловлены не столько враждебным отношением владыки к братству, сколько несогласием с моделью образования, которая была введена в братской школе. Епископ был убежден, что заимствованная из западноевропейского, латинского опыта система образования подрывает старинные обычаи и способствует непокорности светских горожан духовенству[120]. Интересно, что такой же конфликт между духовенством и городскими школами, которые создавались как противопоставление церковно-монастырским школам в XII в., был характерен для Западной Европы[121]. Именно такие новые школы (университеты), будучи самостоятельными и свободными от опеки и диктата духовенства, смогли выработать новые программы и методы обучения. Братская школа отстояла свою независимость от духовенства, несмотря на конфликты со львовским епископом Гедеоном Балабаном, резкие упреки и критику “латинских басней учеников” писателя-полемиста Ивана Вишенского, настоятельные рекомендации иерусалимского патриарха Феофана передать руководство школой монахам.

Во второй четверти XVII в. научно-образовательный центр Украины перемещается в Киев. Киевский митрополит Иов Борецкий, бывший учитель и ректор львовской братской школы, основал по образцу львовской школы в Киеве школу при Богоявленском братстве. Становлению и развитию киевская братская школа, как и многие другие, обязана лучшим научным силам из Львова, воспитанникам львовской братской школы, таким, как Мелетий Смотрицкий, Памва Берында и др. Петр Могила, будучи архимандритом Киево-Печерской лавры, освящая отстроенную братством Успенскую церковь в 1631 г., заявил о своем намерении “фундовать школы” и просил братство прислать учителей Исаию Трофимовича и Сильвестра Коссова в Киев[122]. В то время как Киево-Могилянская академия становилась крупнейшим научным центром, который привлекал лучшие умы Украины, львовская братская школа, лишенная возможности развиваться, постепенно угасала. На такой высокий уровень, на котором она находилась в конце XVI - начале XVII вв., ей больше не суждено было подняться. Именно в этот период в школе преподавали и учились такие выдающиеся деятели украинской науки и культуры, как Стефан и Лаврентий Зизании, Мелетий Смотрицкий, Кирилл Транквиллион Ставровецкий, Памва Берында, Исаия Трофимович, Сильвестр Коссов, Захария Копыстенский и др.

Некоторые историки видели причину упадка львовской братской школы в чрезмерном вмешательстве братчиков в учебно-методическую работу школы и в конфликте между “строителями” и дидаскалами[123]. Однако эти утверждения не подкреплены документально и, на мой взгляд, безосновательны. Братчики сохраняли за собой право зачисления дидаскала в штат учителей школы, но эта процедура проходила, скорее, в ритуальном порядке, а не с целью оказать влияние на формирование учительского состава школы. Напротив, братство всегда стремилось пригласить к себе лучшие научные силы. По независящим от братства причинам, а скорее вследствие политического противостояния братства с городскими властями, ему не удалось завоевать первенства в области образования, предпочтение было отдано политическим соперникам братства - иезуитам.

В то же время в Киеве сложились более благоприятные условия для развития украинского национального образования и науки. Это и обусловило отток лучших научных сил из Львова в Киев, и постепенно львовская школа заняла скромное место среди школ, дающих начальное образование. Но и в таком положении львовская братская школа выпускала не менее достойных воспитанников, чем в конце XVI - начале XVII вв. Так, первоначальное образование в братской школе получил Феофилакт Лопатинский, который продолжил образование в Киево-Могилянской академии, а в 1706-1708 гг. был ректором Славяно-греко-латинской Академии в Москве[124]. Но если значение школы как научного центра снизилось, то ее роль как воспитательного центра, прививающего любовь к национальному языку, истории, культуре сохранялась и даже возрастала. А именно это было чрезвычайно важным в условиях усиленного стремления польско-католических властей ликвидировать любые проявления украинской культуры в Польше. Об этом красноречиво свидетельствуют слова антиукраинского трактата конца XVII - начала XVIII вв. “Проекта уничтожения Руси”: “Наиболее непокорны сами и других более всего в непокорности поддерживают те украинцы, которые умеют читать свое письмо. Поэтому необходимо уничтожить причину их непокорности... А этого мы, поляки, легко достигнем, когда запретим учиться в школах”[125].

Понимание процессов и механизмов становления и развития системы школьного образования в православном мире имеет принципиальное значение при изучении развития культуры "христианского востока" – народов, входящих в состав государств с доминирующими иными вероисповеданиями (мусульманство, католичество). Модели школьного образования, созданные на Украине в конце XVI - начале XVII вв. служили образцами при создании школ в XVII в. в белорусских, сербских, молдавских землях[126]. Ориентация на греческую культуру, православно-византийскую образовательную модель были характерны и при создании первых училищ в Московском государстве. Это были, как и Львовская братская школа, трехъязычные учебные заведения, в которых изучались три "сакральных" языка – греческий, латинский и славянский[127]. Как и в Львовской братской школе, студенты Славяно-греко-латинской академии в Москве свои познания в языках, риторике, поэтике демонстрировали в сочинении, переводах и декламации ораций[128]. Также как и в Львовской школе, существенную роль при их создании играли греки – носители православной традиции, "откуда пошла вера наша", – а также украинцы, получавшие образование в братских школах и Киево-Могилянской академии.