Шустова Ю.Э. Обряды и ритуалы как ментальные категории средневековых корпораций: источники и проблемы интерпретации

// Источниковедение. Проблемные лекции: Учеб.-метод. модуль / Сост. Р.Б. Казаков, О.М. Медушевская, М.Ф. Румянцева. М., 2005. (Серия "Я иду на занятия…"). С. 366-382.

Историческая антропология, исследование ментальностей, коллективной психологии – новые и активно развивающиеся направления исследований в современной исторической науке. Однако для изучения подобных проблем необходимо опираться на определенный круг источников, позволяющих ответить на вопросы о психологических особенностях людей далеких эпох, которые существенно отличаются от психологии современного человека. Изучение столь "тонких материй", как психологические мотивы, которыми руководствуются люди при совершении тех или иных действий, как правило не находят прямого отражения в источниках. Поэтому при постановке подобных вопросов необходимо исходить из следующих моментов:

1) поиск социальных структур, социальных феноменов, которые могут репрезентировать ценностную систему социума, основные общие для него мотивационные действия;

2) поиск источников, главным образом видов источников, информационный ресурс которых может позволить ответить на вопросы о истории систем ценностей, культурных форм, символик, социально-культурных мифов.

Разработка теоретических вопросов изучения ментальностей активно ведется в мировой исторической практике с 60-х гг. ХХ в. (Ж. Дюби, А. Дюпрон, Р. Мандру, Ж. Лефевр, Ж.Ле Гофф, М. Ферро Э.П. Томпсон и др.). Однако следует отметить, что методы реализации подобных исследований в основном основываются на поиске фактов если не исчерпывающих, то насколько возможно протяженных.[1] Однако такая эвристическая задача не должна решаться бессистемно. Источниковедческий подход, в основе которого лежит представление об источнике как продукте реализованной человеческой деятельности и о видах источников, которые имеют общую цель создания и единую форму (формуляр, жанр) при ее реализации, делает подобные поиски, во-первых, систематическими, а во-вторых,  позволяют максимально использовать информационный ресурс каждого вида.

Для понимания любого сообщества, объединения, корпорации важно знать основные причины, побуждающие людей совместно заниматься чем-либо. Но кроме решения тех или иных задач, которые ставит перед собой какая-либо организация, важно знать, какие именно чувства и мысли овладевали ее членами, что именно связывало членов этой организации между собой. Чрезвычайно важным фактором для любого объединения людей имеет не только практическая, содержательная часть определенной деятельности, но не менее значимой является и “внешняя окраска” отличающая одно объединение от другого, создающая неповторимую индивидуальность организации. Это все то, что представляет организацию, ее предназначение но не при помощи тех или иных нормативных документов, а языком символов, образов. Чем глубже смысл заложенный в таком иносказательном языке, выражающемся посредством особых традиций, обрядов, церемоний, тем долговечнее эта организация. Что именно создает этот особый язык-символ организации? Это совокупность определенных обрядов, которые становятся важными и главное периодически повторяющимися в жизни каждой организации. При характеристике тех или иных организаций историки часто забывают или игнорируют именно эту сторону жизни членов организации. А ведь такие обряды или ритуалы характеризуют не только определенную организацию, но и ту эпоху, в которой она функционирует и которую представляет.

Изучение обрядов и ритуалов как особого языка или Текста сопряжено с рядом трудностей, главная из которых состоит в том, что этот Текст не однородный, он включает в себя элементы самых разных текстов, которые традиционно изучают разные науки и дисциплины. Это - и интерьер, и одежда, и утварь, и музыка, и определенная последовательность действий, и различные знаковые символы (знамена, гербы, печати, эмблемы и т.п.), и собственно тексты (молитвы, присяги, песни, стихи, чтение определенной литературы и пр.). Степень значимости этого Текста для каждого человека, определяющего его взаимосвязь или взаимозависимость друг от друга, нравственных общечеловеческих принципах, которые лежали в основе взаимоотношений между членами корпорации (любовь или дружба, деловые отношения или форма проведения досуга, равенство или строгая иерархическая зависимость, страх или доверие и т.д.) относятся к области коллективной или исторической психологии. Изучение обрядов возможно не в рамках одностороннего, а только при помощи полидисциплинарного подхода к проблеме. К сожалению, для более отдаленных от нас эпох полная реконструкция тех или иных обрядов (Текстов) невозможна из-за отсутствия сведений о многих звеньях этой цепочки. Ведь чаще всего это составляло норму жизни, передавалось из поколения в поколение. Поэтому для корпораций средневековья, нового времени часто такие сведения можно получить только посредством косвенных источников, ведь формы “сценария” в те времена еще не существовало.

Одной из наиболее значимых и знаковых корпораций средневекового типа, функционировавшей в течение длительного временного периода и пронесшей элементы средневекового корпоративного устройства практически через весь период Новой истории, является Львовское Успенское Ставропигийское братство. Уникальность этой организации и в том, что она сохранила комплекс источников, позволяющий реконструировать весь спектр жизнедеятельность организации в течение двух веков и его преемника Ставропигийского института в течении полутора сот лет.

На основании сохранившихся источников можно определить источниковую базу для изучения обрядовой формы существования Львовского братства. Но при этом следует определить круг проблем или действий, которые можно рассматривать как особый ритуальный Текст и выявление круга источников, которые позволяют максимально реконструировать существовавшие обряды, ритуалы, традиции, “неписаные законы”.

В жизни Львовского братства можно выделить следующие обряды или ритуалы, которые имели особое значение для организации и всех ее членов:

– церемония вступления в организацию;

– церемония проведения собраний братства;

– организация и проведение храмового праздника;

– похороны умершего члена братства.

С одной стороны, сохранившиеся источники не позволяют полностью реконструировать картину каждого из этих Текстов, но с другой стороны на примере Львовского братства можно получить представления о наиболее популярных или распространенных формах обрядности в корпорациях того времени в силу того, что в архиве братства в разноплановых источниках сохранились многочисленные сведения об обрядах и традициях, которые соблюдались и бережно хранились всеми членами братства.

Церемония вступления в братство была особенно торжественной. Члены братства придавали ей особое значение, ведь принимаемый в организацию должен был стать новым надежным товарищем всем “братиям”, а для вступающего в братство начиналась новая жизнь, когда он должен был считаться со своими “собратиями”, разделять их беды и радости, а главное совместно участвовать во многих делах братства. Полностью восстановить всю церемонию вступления в братство довольно трудно, однако многие источники позволяют представить как это было хотя бы по содержанию.

В братство принимали в присутствии всех членов братства, в торжественной обстановке. Сначала вступающему в братство читали устав (“правила”), которые он должен был соблюдать. Но членом братства этот человек становился только после того, как давал "обет" (клятву или присягу). Текст присяги имел особый, сакральный смысл, ибо символизировал не только приобщение человека к реальной организации, но и к миру возвышенному, духовному, божественному, не постижимому. Человек был связан те только со всеми присутствующими братиями, но и с умершими. Не случайно "обет" давался при зажженных свечах, которые несут в православном богослужении большую смысловую и эмоциональную нагрузку. После произнесения клятвы уже новый член братства должен был поцеловать крест (“чесной крест”), всех членов братства, а потом дать вступительный взнос - “вступное” или “подарок”.[2]

До наших дней сохранилось три текста "обета" или “вступовного до братства”. Впервые упоминание о такой форме приема в организацию новых членов и сам текст встречается в "Эпистолии" 1609 г. - письме Львовского братства новооснованному братству в Новоконстантинове.[3] В уставе 1586 г. ничего не сказано о присяге. Первое письменное свидетельство о присяге при вступлении в братство встречается в уставе Виленского братства.[4] Сейчас сложно установить, существовал ли этот обычай во Львовском братстве с самого начала существования организации или он впервые был заведен виленскими братчиками и у них позаимствован львовскими. Первая редакция присяги отличается особой торжественностью и суровостью. Новый член братства обещал “всею душею моею, чистыми целые умыслом моим быти в братстве яко един от верних братий, даже до последнаго моего часа”. Соблюдение всех норм и “повинностей” организации должно было стать залогом снисхождения на братчика а также на весь его “дом” (семью, род) Божией благодати, милости и мира. Но отступление от братства, несоблюдение его правил, оскорбление братии должно было повлечь чрезвычайно суровое наказание - отлучение от церкви. Причем отлучение от церкви не снималось с “отступника” даже в случае покаяния, но если же такой братчик умирал без покаяния, то это наказание не снималось с умершего (“да будут и по смерти не разрешен, яко противник закона Божия”).[5] Такая форма наказания в обществе того времени воспринималась как самое тяжелое, вызывавшее панический ужас у глубоко верующих людей и особенно членов братства, для которых религиозная жизнь имела особое первостепенное значение. На некоторых людей это производило чрезвычайно сильное впечатление, и приводило к случаям отказа принять "обет и вступоване до братства".[6]  Поэтому люди, которые давали такую клятву, которые возлагали на себя добровольно многочисленные заботы и знали, что отступления назад не может быть, вызывают особое уважение и восхищение.

Однако такое суровое наказание как пожизненное отлучение от церкви входило в компетенцию высшей церковной иерархии. Наверное это обстоятельство вызвало резкое осуждение Константинопольского патриарха Тимофея. В 1620 г. он подверг строгой критике такую строгую форму наказания "проклятства окрутне страшного". Патриарх снял наказание со всех живых членов братства и тех, кто "в том грехе" умерли, и ликвидировал (“касуем й в нивеч обертаем”) этот обет как "глупо учиеное", с условием, чтобы такой обет больше не употреблялся. А на отступника от этого решения патриарх в свою очередь накладывал такое же наказание какое применять осуждал.[7] По видимому, после осуждения этого обряда патриархом, клятву при вступлении в братство не давали. Но вскоре этот обычай решили возобновить. На элекции 1633 г. все члены братства должны были дать "обет", после чего имя братчика должно было быть вписано в новый "братский каталог". По-видимому текст клятвы был взят с проклятием отступника. На элекции 1644 г. обсуждался вопрос о форме обета при вступлении в братство: "стародавний, от продков отправований, страшливе строгий обет" или "последнеший, скорочений и зносниший, през теразнейшую братию отправований". Было принято решение об использовании сокращенного варианта присяги, без строгого проклятия. С 1645 г. "целование креста" проводилось уже без столь тяжелого наказания.[8]

Но кроме снятия страшного проклятия в тексте присяги появились новые детали, характеризующие изменения, произошедшие в обществе за 40 лет. Как одно из главных обязательств члена братства была оговорена приверженность к православию (“исповедуя вся артикули веры святыя греческо-кафолическия”). Это было особенно важным условием существования братства в условиях насаждавшейся греко-католической унии. Интересно также замечание о том что поступающий в братство должен не только не нарушать “право” организации, но и “доходом” ее ничего не “делати”. Особо оговаривалось, что “обязанности же на мя уложенныя всегда верно и точно исполняти буду”.[9] Такая форма присяги просуществовала до 20-х годов XVIII в.

После принятия унии братством в 1708 г. видимо форма присяги оставалась прежней. Все члены братства не ощутили сразу каких бы то ни было изменений в форме организации жизнедеятельности своей организации после перехода под юрисдикцию папы Римского. Братство еще какое-то время оставалось по сути православным. Но с такой независимой, никому не подчиняющейся организацией в новых условиях никто мириться не хотел и началось постепенное давление на ограничение прав братства. Главной мотивацией попыток вмешиваться в дела братства и пытаться их контролировать было искоренение “схизматических” то есть православных традиций. В 1725 г. комиссия Папской Нунциатуры в составе викария Феликса Шанявского, каноника Томаша Юзефовича, архимандрита Мелецкого василианского монастыря Иннокентия Пихтовича после ознакомлением с деятельностью братства подготовила предложения для рассмотрения Конгрегацией по распространении веры о подчинении братства Львовскому епископу (предоставление епископу права визитации братства), аннулирование "схизматических" привилеев, смену формы присяги братчиков, уравнивание братства в правах с другими католическими братствами и др.[10] Братству удалось отстоять свою независимость от епископа, добилось признания действительными всех привилеев восточных патриархов, сохранить во многом исключительное положение по сравнению с католическими братствами, более ограниченные в правах и возможностях. Но форма присяги была изменена. Главным стало изменения символа веры, подтвержденном и принятом на Замойском поместном церковном соборе в 1720 г. и языка, на котором давалась присяга. Это был не родной украинский язык, а латинский, принятый в церковном делопроизводстве. В архиве братства сохранилось две редакции латинского текста присяги - 1725 и 1751 гг.[11] Но в XVIII в. обет при вступлении в братство уже не играл столь значительную роль по сравнению с XVII в. Скорее это стало уже данью сложившейся традиции, приобретало все более формальный характер, и, конечно же, значительную роль в таком отчуждении от главного обряда было и изменение языка присяги, который делал его не родным и близким по духу, а привнесенным, взятым извне, хотя в XVIII в. некоторые члены братства даже не знали украинского языка. Второй же причиной изменения отношения к обряду был сам XVIII век, с его рационализмом и прагматизмом, лишенный возвышенного религиозного мистицизма.

Все текущие дела братства решались на совместных собраниях “схажках” или “сессиях”. Проведение собраний братства было подчинено особым нормам, правилам, традициям. О предстоящем собрании каждый член братства должен был быть специально информирован. В уставе братства сказано, что собираться (“сходиться”) члены братства должны были раз в месяц или при необходимости чаще “за обсиланем знамене братского”.[12] Этот обычай был позаимствован братством у ремесленных цехов, члены которого извещались о предстоящем собрании мастеров специальным цеховым знаком, так называемой цехой.[13] В документах братства встречается название “знамение братское” и "цеха". Что из себя представляла братская "цеха" нам точно не известно. Историками братства было выдвинуто две гипотезы. А.С. Крыловский считал, что это оттиск с изображением Успения Пречистой Богородицы - герба братства,[14] которое братство использовало в качестве своего типографского знака. Я.Д. Исаевич предполагал, что братская "цеха" была не в виде типографского оттиска на бумаге, а изготовленная из металла или дерева.[15] Именно такой была "цеха" у ремесленных цехов. Этот вопрос связан с символикой братства. Вся символика братства (печати, гербы и типографские знаки) были основаны на двух основных изображениях: колокольни братства и иконографического изображения успения Божией матери. В основу герба братства был положен герб Ивана Федорова. Типографское воспроизведение герба братства, встречающееся в ряде изданий братства, представляет собой точную копию герба Ивана Федорова, заменена была только одна деталь: вместо собственно герба Ивана Федорова с его инициалами было помещено изображение Колокольни при Успенской церкви. Во многих изданиях встречаются стихи, написанные на этот герб:

Братству Львовскому льва и вежу за герб дано,

Вежу - в добродетель, льва - в мужество признано.

В добродетелех письма хранити треба

Чин побожности: кождый тым достигнит неба.[16]

Под тым все ктиторство старожитность маете

Виде к хвале еи належит, скланяет.[17]

Во многих изданиях на обороте титульного листа помещался герб с изображением льва и колокольни и изображение успения Богородицы, причем это изображение встречается в различных вариантах, изготовленное разными мастерами-граверами.[18] Подписи под этим изображением называют его “знамением братским”: "Пречистое знамение братства Стаvропiгион львовскаго Успения пречистыя Богородица Присно Девы Марiя"; “Благо зде пречестному знамению, трата и небо небес Матерь Божия всем знати”. Здесь слово "знамение" следует понимать как "символ", так как именно при церкви, посвященной Успению Богородицы, было организовано братство, а не "знамение братское" как "цеха", которая посылалась для сбора членов братства на собрания. Возможно, на братской "цехе" было одно из изображений, которые считались гербом братства. Но возможно, что "цеха" не имела какого либо материального воплощения, а означала оповещение в установленной форме о предстоящем собрании братства. Если бы “знамение братское” имело какую-либо материальную форму (типографский оттиск, изображение на дереве или металле), то до сохранилась бы если не сама "цеха", то хотя бы ее описание, записи о ее изготовлении или описание среди имущества братства. Вероятно, в конце XVI - начале XVII вв. с "цехой" братской ходил кто-либо из членов братства, позже братство с этой миссией посылало мальчика-подростка, чтобы он "с цехой ходил”,[19] возможно, кого-либо из учеников братской школы, за что он получал определенную плату. Во второй половине XVII в. упоминаний о "цехе" в документах братства не встречается. Вероятно, этот обычай не прижился. Поскольку все члены братства жили в “мурах” города, очень близко друг от друга, то просто не было необходимости в таком особом приглашении на братское собрание и более прагматичные члены братства во второй половине XVII в. по сравнению со своими предшественниками отказались от такого ритуала.

Проведение собрания братства было подчинено определенным правилам и традициям. Помимо основных требований, которые были изложены в уставе, касающихся норм взаимоотношений членов братства друг с другом, младших братий со старшими, постепенно вырабатывались и особые ритуалы и нормы. В традициях своего времени, собрание братства начиналось общей молитвой. Со временем была выработана специальная, особая молитва, которой начиналось собрание именно Львовского братства. Такими особыми специальными речами сопровождались на сессии все важные моменты. Сами братчики называли их “предмова” (предисловие, слово предшествующее). Предмовы представляли специальные краткие ритуальные тексты, составленные в форме молитвы. Известно несколько таких текстов:

– при открытии заседания братства;

– при открытии братской казны;

– при закрытии братской казны;

– при закрытии братства.

В "предмове" при открытии сессии братства говорилось о верности православной вере (“восточного православия”) и произносились слова еще раз напоминающие членам братства их права и обязанности: "На сей час тую то сесию альбо заседание спокойне фундуем и закладаем, и покуй всем споведуем. И кто бы што ведал належного, бысти братству абы споведал. А кто бы теж повинен был отдати вину или доходу який братский, тот абы обложил во имя Божие, и кто если што мает, справу яковую до братства или до кого, аби и отправовал".[20] Особое внимание при решении всех своих дел братство уделяло финансовым вопросам. Братская казна хранилась в специальном сундучке, причем сам сундучок был у одного братчика, а ключ от него - у другого. Открывали казну на общем собрании и решали какую сумму на что можно выделить. И открытие, и закрытие казны сопровождалось соответствующими словами “предмовы”. В тексте “предмовы” при открытии братской казны первоначально слова благодарения произносились в соответствии с церковным каноном всем иерархам - Константинопольскому патриарху Иеремии, Киевскому митрополиту Михаилу Рогозе, Львовскому епископу Иеремии Тисаровскому. Но постепенно имена иерархов из молитвы исчезали и вероятно в конечном итоге не произносились совсем.[21] Словами благодарности наполнена “предмова” при закрытии казны: “Благодарим тя Господи Вседержителю Боже отец наших даровавых нам таковым дары, суд, милость, веру. Тем же тебе славу возсылаем отцу и сыну и Св. Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь”.[22] В такой же форме, проникнутая словами благодарности, наполнена “молитва и благодарение Богу при завираню сессии альбо зхажки братской”.[23] О важности этих текстов в жизни организации свидетельствует тот факт, что они помещены в особую книгу “Альбом”, в которой были собраны тексты всех важнейших документов братства.

Обычай давать присягу при вступлении в братство, произносить специальные молитвы во время заседаний братства говорит о сохранении в ментальности горожан средневековых представлений о клятве как о безусловном условии, объединявшем людей в сообщество равных для осуществления общих целей, в противовес установившимся в обществе вертикальным, вассальным отношениям. Братство рассматривалось как объединение равных людей по духу, и не вступало в противоречия с неравенством экономическим, что подтверждалось сбором денег на общие нужды пропорционально возможностям членов братства. Без понимания сакрального смысла присяг и ритуальных молитв, их значения для братчиков, невозможно полное понимание сознания человека, ментальности общества того времени.

Меньше всего сохранилось сведений о проведении храмового праздника членами братства. Видимо, этот праздник был важен для братства как для любого прихожанина важен праздник его приходской церкви. В реестрах приходов и расходов братства статьи расходов на праздник Успения Богородицы мало чем отличаются от расходов на другие важные церковные праздники. Например, запись 14 августа 1652 г.: “На праздник Успения пречистыя Богородица купилем воску на свечи церковный камень еден и фунтов два, за котрый далем 18,18 зл. От роботы свеч черницям 4,15 зл. На самый праздник Успения Богородица отцум нашим духовным яко на хлеб, на рыбу, на кореня, на мед далем 6,2 зл.”[24] Во время праздника братство раздавало всем нуждающимся милостыню. Такие же суммы и такие же статьи расходов братства были в связи с праздниками Рождества, Пасхи и др. Поэтому можно говорить, что этот праздник был важен для братства прежде всего возможностью пригласить на свое празднество многих друзей братства. В качестве гостей приезжали члены других братств, священники, епископы, митрополиты, в конце XVII в. гостем братства бывал русский резидент (посланник) в Польше.

Но особое значение для понимания психологии братства, людей XVII-XVIII вв. имеют вопросы, связанные с организацией похорон члена братства, с представлениями о смерти. Эти вопросы были чрезвычайно важными не только для членов Львовского братства, но и для всего общества. Похоронная процессия играла в жизни горожан XVI-XVII вв. особое значение. Декрет короля Сигизмунда I от 1521 г.,[25] в котором особо оговаривались ограничения на проведение похоронных процессий (украинцам не разрешалось идти с зажженными свечами, звонить в колокол и петь прощальные песнопения за пределами своего квартала). Это ограничение вызвало сильное возмущение украинских горожан и было одним из главных факторов, которые способствовали социально-политической и национально-религиозной активизации львовского городского украинского населения, которое привело к образованию братства.

В уставе братства был специальный пункт, который оговаривал как должны относиться к умершему члену братства: “А котрый бы брат хрисиянский преставился с того света, мают его вси братя отпровадити ко гробу, к тои церкви, которои был парафеи при месте и свеча братская мает быти в церкви, и теж свечи братскии мают быти ку отправаженю тела мертвого до гробу”.[26] Сложилась традиция сопровождать всем братством тело не только умершего члена братства, но и его жены. Братство считало своим долгом помогать материально вдовам членов братства и сиротам. Ставропигия всегда заботилась о достойной организации похорон всех людей, которые так или иначе были связаны с братством: работников разных специальностей, которые выполняли для братства различные одноразовые заказы; работников постоянных (кухарки, прачки и др.), обслуживавших шпиталь, школу, типографию. Особо братство заботилось “о погребе” священнослужителей Успенского храма, Онуфриевского монастыря. Всегда выделяло средства на организацию похорон людей, проживавших в братском шпитале и всех “нищих и убогих”. Наиболее полные сведения о представлениях членов братства о смерти нам дают сохранившиеся в архиве братства помянники.

Такой вид источников как Помянники - списки людей для поминания во время  церковного богослужения заслуживают особого внимания. Источники этого вида вызывают особое внимание у современных историков, так как они помогают исследовать такие наиболее актуальные в современной исторической науке проблемы, как восприятие смерти, потустороннего мира, связей между живыми и мертвыми, изучение которых позволяет существенно углубить понимание историками многих сторон социально-культурной действительности минувших эпох. Проблематика смерти становится темой многих отечественных и зарубежных исследователей.[27] Как отметил А.Я. Гуревич, проблема восприятия смерти является составной частью более общей проблемы ментальностей, социально-психологических установок, способов восприятия мира.[28] Круг источников, которыми располагают исследователи проблемы восприятия смерти, относительно стабилен, поэтому необходимо вырабатывать новые подходы к уже известным памятникам, познавательный потенциал которых не был по достоинству распознан и оценен ранее.

В связи с этим в последнее время возрос интерес источниковедов к таким источникам как помянники,[29] в том числе помянники украинского происхождения.[30] Помянники Львовского братства существенно отличаются от обычных помянников, широко распространенных на Украине в XVII-XVIII вв. В них получили отражение представления о смерти и об умерших, которые были характерны для людей, объединенных в особую корпорацию. Братство представляло собой организацию средневекового типа, которая сохраняла основные категории средневекового мировосприятия в течение всей своей истории. В то же время в своей деятельности братство использовало многие принципы, выработанные Реформацией. Во многом осознать феномен сохранения основополагающих принципов эпох прошедших в обыденном сознании горожан, живущих в эпоху Нового Времени или Модерна, помогают помянники.

Помянники (помнички) для богослужений в Успенской церкви составляли сами члены братства, поэтому на основании внесенных в них имен церковных иерархов, королей польских, царей русских, господарей молдавских и многих “ктиторов и фундаторов” братства можно судить о связях братства с разными странами, магнатами, купцами, об отношении к братству людей разного социального и общественного положения, разного вероисповедания и пр. Но главное, помянники содержат ценные, часто уникальные сведения о жизни самих братчиков, их семьях, роде занятий, должностях, которые они занимали в разных городских учреждениях. Иногда помянники содержали подробные сведения об упоминаемых в них людях, в некоторых помещены краткие исторические очерки о тех или иных деятелях.

К сожалению, помянники Львовского братства и семейные помянники членов братства практически не сохранились. Это объясняется тем, что “помнички” хранились, как правило, дома у членов братства, принадлежали к категории часто используемых документов. Поэтому, как и все бумаги, хранившиеся в личных архивах горожан XVII-XVIII вв. утрачены. 28 мая 1695 г. в типографии Львовского братства был опубликован “Анамнисис, альбо припоминане в молитвах церковных иерейских имен, викуистои памяти годных зешлых в вере православной... Переведеное з помничка писаного около року 1605 старанням тих же их милостей пп. братства вишереченого храму”.[31] До наших дней сохранился всего один экземпляр “Анамнисиса”.[32] Текст этого Помянника опубликован.[33] Важность “Анамнисиса” как памятники исторической мысли XVII в. отметил Я.Д. Исаевич.[34] Помянник 1604 г. был составлен, вероятнее всего, кем-либо из членов братства, как это и отмечалось при его издании в 1695 г. Составлен он был в соответствии с нормами составления помянников, однако сведения о внесенных для поминовения людях значительно дополнены фактами их земной, светской жизни, что говорит о том, что автор этого Помянника не был человеком из духовного сословия, и для него имели большое значение не только забота о душе поминаемого человека, но и память о нем среди живущих. Помянник Львовского братства представляет собой смешение двух типов помянников - синодиков, в которые вписывались имена церковнослужителей и благотворителей храма, и частных помянников, в которые вписывались имена умерших дома (рода) или семьи.[35] Это говорит о том, что члены братства ощущали себя неразрывно связанными со своим храмом, со своей организацией. Поэтому и семья, и братство, и храм - все это составляло единую целостность мировосприятия братчиков, вне которой они не мыслили себя и которую воспринимали как единственно возможную форму сосуществования. Отступление от церковного канона объясняется с одной стороны влияниями идей Реформации, и особенно идеи значимости каждого человека перед Богом и перед Страшным судом. Но с другой стороны, это объясняется тем, что возложив на себя полностью заботу о храме и в том числе получив право выбора священнослужителей в своей церкви, братство как бы заняло место ктиторов и фундаторов, имена которых могли вписываться в Синодики.

“Анамнисис” является произведением авторов двух разных периодов. В его основу был положен Помянник Успенской церкви 1605 г., но был существенно расширен и дополнен в 90-х годах XVII в. Отдаленность авторов друг от друга временем сказалась только на некоторых фактографических ошибках, но никак не отразилась на уровне мировосприятия их авторов. Помянник состоит из нескольких частей. Начинается он молитвами по усопшим, включающими также “стихиры по вся дни”.[36] После текстов поминальных молитв начинается собственно помянник. В соответствии с церковным каноном, поминовения начинались с перечисления имен патриархов. В помяннике указаны имена Константинопольских патриархов, которым подчинялась Киевская митрополия, список составлен выборочно и в него вошли только выдающиеся, по мнению автора, патриархи. Большой интерес представляет включенная в помянник “Повесть короткая о патриархах”,[37] которую можно рассматривать как попытку осмыслить роль отдельных патриархов в истории. “Повесть...” не лишена чисто фактических ошибок, таких, к примеру, как сообщение о том, что Русь приняла крещение во времена Константинопольского патриарха Сергия, в то время как крещение Киевской Руси происходило при патриархе Николае II Хрисоверге, который был Константинопольским патриархов в 984-996 гг. Также патриарх Тимофей назван здесь “Лукариа”, хотя Лукарисом назывался патриарх Кирилл. Большой интерес представляет сообщение о патриархе Иеремии, который “был ту, в Польщи нашой, и фундуши на братства становил, за позволеням св. памяти короля Стефана, року 1589”. Такая ошибка (в 1589 г. королем Польши был не Стефан Баторий, а Сигизмунд III, правивший страной в 1586-1632 гг.) говорит о том, что “Повесть...” была написана специально для готовившегося к печати в 1695 г. “Анамнисиса” и ее не было в Помяннике 1605 г., так как такая ошибка в 1605 г., во времена правления Сигизмунда III, не могла быть сделана.

Далее в Помяннике перечислены имена Киевских православных митрополитов, причем интересно, что первым назван Иов Борецкий - первый православный Киевский митрополит после введения унии в 1596 г. и принятия унии Киевским митрополитом Михаилом Рогозой. В помяннике приводятся имена Киево-Печерских архимандритов и Львовских епископов. Особый интерес представляют “имена годние св. памяти пресветлых благочестивых царей и наяснейших королей Польских”, в который включены имена не только Польских царей, но и Московских а также имена православных князей, воевод и господарей “земле Молда-Влахийской, ктиторов и фундаторов Св. храма”. Интересно, что молдавский господарь Константин Дука в своем письме братству в 1694 г. просит, чтобы имена его умерших родителей и предков были вписаны в Помянник Успенской церкви.[38] Для упоминания на церковных службах включены были такие царственные особы Московского государства: Иоанн (IV) Васильевич, Федор Иоаннович, Дмитрий Иванович (Лжедмитрий I, пожертвовавший братству большую сумму на строительство Успенской церкви), царица Ирина, царевна Феодосия, царица Марфа, Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Алексей Алексеевич, Федор Алексеевич, Иоанн Алексеевич. Внесение в помянник имен московских царей было свидетельством благодарности за помощь, которую оказали цари братству и свидетельствуют о взаимоотношениях братства с Москвой. Любопытно то, что русские резиденты в Польше во время пребывания во Львове и посещения литургии обратили внимание на то, что упоминание имен царей русских производится не по принятым в России нормам упоминания царственных особ. После литургии 3 октября 1686 г. русские послы говорили игумену Феодосию, отправлявшему службу, что “они о здравии и о спасении благочестивейших великих государей наших царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича... молят господа Бога и о том они, великие и полномочные послы благодарствуют”. Но посланники указывали, что надобно молить Бога “о здравии и о спасении и о всем их царского величества дому”. Через несколько дней русские послы прислали специально письмо, в котором подробно описывали, каким именно образом упоминать имена “великих государей царей”, “государынях царицах”, “государынях царевнах”, патриарха Московского и всея Руси Иоакима и о “всей полате и о воинстве”.[39] Сведений о том, выполнили ли братчики просьбы русских послов, не сохранилось.

Особую ценность представляет помянник вписных братчиков, который включает имена членов братства, членов их семей а также фундаторов и благодетелей братства. “Анамнисис” состоит из фамильных или семейных “помничков” членов братства конца XVI-XVII вв.[40] Видимо, это была вторая попытка объединить все семейные помянники членов братства в один, которая была впервые предпринята в 1605 г. Члены братства должны были вписывать для поминовения всех своих родных (умерших и живущих), поэтому в них содержатся обширные родословные списки “род и дом”. В “Анамнисисе” описано 52 фамилии (рода) львовских украинских горожан. Помянники являются уникальными источниками по генеалогии купеческих и мещанских родов. Большой интерес представляют сведения о профессиональной деятельности братчиков, о должностях, которые они занимали в различных городских и государственных учреждениях.

Единственный сохранившийся экземпляр изданного в типографии братства Помянника дополнен рукописным “помянником” членов братства. Видимо, изданные помянники предназначались в первую очередь для самих членов братства, которые их в последствии сами дополняли. Экземпляр, который положил в основу публикации А.С. Крыловский, был дополнен родовым помянником Евстафия Михайловича “Род и дом в Богу великого славетного п. Еустафия Михайловича, обивателя Львовского, року Божого 1698 месяця ноеврия 8 дня”.[41] К своим фамильным помянникам члены братства относились очень бережно, писались они на бумаге высокого качества или на пергамене. Например, включенный в “Анамнисис” “Род и дом славетного пана Киприяна Кисельницкого, обывателя львовского року 1693 месяца августа 7 дня”[42] сохранился как отдельный помянник, написанный на пергамене.[43]

Сохранившиеся Помянники Львовского братства являются ценными источниками по генеалогии, дают много интересной информации о братчиках и членах их семей. Особенность этих источников состоит в том, что они позволяют реконструировать многие актуальные для современной науки проблемы, такие как феномен коллективной психологии членов корпорации большой исторической длительности, отношение к смерти, восприятие человека как личности, осознание человека в истории, роль семьи в обществе и др.

Рассмотренные виды источников являются важными информационными ресурсами при изучении истории ментальностей, системы ценностей, коллективного сознания. Позволяют выявить мотивационные аспекты как отдельного социума (корпорации) в рамках общественных отношений (взаимодействии социумов, институтов, социальных структур сосуществующих в рамках того или иного более масштабного объединения – государства, религии/конфессии и т.д.).